ПУТИ-ДОРОГИ СТРАНЫ «ЛИМОНИИ»

 <<< Глава 1  Оглавление Глава 3 >>> 

Книга 1
МОЁ БОСОНОГОЕ ДЕТСТВО

Глава 2
ПОКИДАЯ СЕМЕЙНОЕ ГНЕЗДО

Окончил семь классов в селе Глотово — мне, как ни странно, ещё не было и 15 лет (не хватало каких-то четырёх месяцев). Себя считал завершившим образование и перешедшим во взрослое состояние. Принимал активное, посильное участие на общих колхозных работах во славу Родины Советской, находясь в составе бригады по заготовке кормов (сена) для коровьего стада и лошадей в 15 километрах от дома верх по реке Йирва. Труд таких малолеток, как я, использовался колхозом, как было принято, без зазрения совести: отсутствовали соответст­вующие мирному времени законодательные нормы: вой­на кончилась сов­сем недавно — пять лет назад. Мы «пахали», как тогда говорили, наравне со взрослыми, доводя себя до умопомрачения, до потери сознания, что часто случалось от ис­тощения, вызванного недоеданием.

Получил с некоторым опозданием вызов-приглашение на сдачу приемных экзаменов в горный техникум, который находился в городе Ухте. О том, что пришёл вызов, сообщил житель де­ревни Кривушево, спускавшийся по делам в село Глотово на лод­ке, и на обратном пути поднимавшийся вверх по реке через Слободу Яг (по-иному, Кучмозерье). Поскольку река Йирва связывала три деревни, ему невозможно было проплыть мимо меня, и мама попросила его передать, чтобы я немедленно всеми возможными путями возвращался домой.

Наша деревня, Кучмозерье (по-коми, Слобода Яг), находится в низине гряды холмов, расположенных с северной стороны на излучине реки Йирва, впадающей через пять вёрст по прямой или же десять вёрст по руслу реки в реку Мезень.

2016 год. Деревня Кучмозерье (Фото Виктории Власовой).

Хотя се­ло Глотово, расположенное на берегу реки Мезень (в верхнем ее течении), находилось совсем рядом — за этой грядой холмов, первые поселенцы все же выбрали излучину реки Йирвы. Старший отец (по коми, «ыджыд ай» — отец мамы), Ассекрит Ва­силь­евич, про­живая в Глотово, предпочтение отдавал Йирве. Он считал, что здесь рыба вкуснее мезенской и мягче. Это и я понял на старости лет и с ним, покойным, стал солидарен, цар­ствие ему небесное, — рыба в Йирве действительно мягче ме­­­зен­ской. 

Среди местного населения бытовали и широко использовались своеобразные прозвища: слободские (то бишь, Глотовские) — «высокомерные», со Слободы Яга — «хлебосольные», Бо­ров­ские ­— «разъединившиеся разлучники», Кривушевские — «гни­­­лые сороги». Мы, дети, собравшись в компанию, обзывали та­­ким образом друг друга без злобы, больше в шутку. В самом де­ле, в Глотове находилась каменная двухэтажная красивая белоснежная мощная церковь, что, видимо, способствовало высо­ко­мерию глотовских по отношению к жителям окружающих де­ре­вень, имевших только деревянные часовни.

Глотовская Христорожденственская церковь. Начало строительства 1855 год, строили почти 30 лет, сдали в эксплуатацию в 1884 году. Пока строили по стене храма пошли сквозные трещины. Так церковь и была принята, говоря современным языком, в эксплуатацию. В процессе эксплуатации стена отошла еще на некоторое расстояние. (Фото Любови Обрезковой).

Документы для поступления в Ухтинский горный нефтяной техникум были мной поданы из чисто меркантильных соображений, без раздумий, сразу после получения свидетельства об окончании неполной средней школы, так называемой семилетки. Основной причиной, побудившей прервать школьное образование, была материальная несостоятельность моей матери и, как следствие, отсутствие возможности обеспечить дальнейшее мое школьное образование вдали от дома (средняя школа находилась в сорока километрах от нашей благословенной деревни — в районном центре, в селе Кослан).

Стипендия студента нефтяного техникума составляла 450 рублей (во всех учебных заведениях таких отраслей промышленности, как нефтяная, угольная и ряд других, подведомственных тогдашнему министру внутренних дел Л.П.Берии, стипендии были повышенные — он умел доказать необходимость повышенных стипендий в учебных заведениях своего ведомства Советскому правительству во главе с И.В.Сталиным), а в железнодорожном техникуме она составляла 280 рублей: оклад квалифицированного работника железной дороги составлял 780 рублей — ровно в три раза больше стипендии студента. Мать на содержание троих детей за солдата, «пропавшего без вести» в Воронеже в разгар январских победных сражений 1943 года, получала 240 рублей компенсации. В то же время большая мать (по коми «ыджыд мам» — бабушка со стороны мамы) получала за погибшего, официально установленного на третий месяц от начала войны, сына Ивана (моего дядю) 380 рублей.

Не ведали мы, да и не приходило тогда в голову, что государство, пришедшее к власти вооруженным захватом при светлой памяти Владимира Ильича Ленина и принявшем после его смерти власть Иосифом Виссарионовичем Сталиным, продолжало жить по воровским законам, экономя средства за счет убитых в сражениях солдат, попадавших под статью «без вести пропавшие». Воевать с Гитлером оказалось сложнее, чем организовать революцию за «забугорные» предательские деньги, затуманив голову большей части населения светлым будущим с плетью, пулями, штыком и первыми концентрационными лагерями.

В этот день, по неписанным правилам на сенокосе, был устроен банный день в лесной избушке. Такие избушки располагались вдоль берега реки на расстоянии 5-6 верст (около 7 км) друг от друга, они в царское время принадлежали охотникам и владельцам сенокосных угодий, имели определенные названия, такие как, например, Субач керка (Субач изба), Педосей керка и др. В одной такой курной избе имели счастье ночевать мы, мальчишки, где после тяжелой изнурительной работы на сенокосе засыпали мертвецким сном, с неимоверным трудом вставая по утрам под призывный крик бригадира, возвещавшего о начале нового трудового дня, как правило, в 4, изредка в 5 часов утра.

Девчата и взрослые предпочитали ночевать в самодельных палатках. Мы же с ребятами выбирали эту курную избушку, называемую иногда (при прямом использовании) по коми «пывсян» (баня), наивно предполагая, что изгнав дымом комаров (изба курная, при топке печи, сложенной из камней, дым выходил наружу через дверной проем и форточное отверстие размером 20х15 см, закрывавшееся подогнанным деревянным бруском) спокойно переночуем. Однако комары и мошкара находили-таки возможность беспрепятственно и нагло по ночам издеваться над нами, высасывая нашу юную кровь без стеснения, так что по утрам лица и открытые места тел покрывались опухолями от укусов этих божьих тварей, неимоверно зудящих, требующих расцарапывать ногтями кожу для некоторого успокоения, и тем самым еще более её раздражая. 

Вечером, перед тем как отправить меня домой, бригадир, Пэдöр* Вань (Иван Фёдорович)**, наказал при­готовить баню к концу рабочего дня, для чего после полудня отправил двух маль­­чишек заготовить дрова и истопить под баню нашу избушку — пывсян. Предвкушая возможность попариться и помыться теп­лой водой в горячей бане, мы были разочарованы, когда уз­рели, что вместе с нами, мужским составом, в баню потянулись взрослые женщины, а за ними и девчата. Мы, мальчишки, в ужасе от такой бесцеремонности женщин, приютились в уголке бани, где прикрыв руками свои мужские достоинства (у большинства еще без наличия волосяного покрова), скромно стояли в углу, прижавшись друг другу. 


*   Коми звук ö произносится как «ir» в английских словах bird или birthday.



**   В коми языке нет звука «Ф», вместо которого звучит «П».


Внезапно, в клубах водяного пара, раздался голос Алексея Павловича (Павел Öльöш)*, который живым-здоровым вернулся с войны, закончив ее с победными регалиями в Берлине. Алексей Павлович слыл известным любителем женского пола, поэтому его жена имела обыкновение ревновать его к каждому пню.


*   Называя полное имя, в Коми сначала произносят имя отца, а уже за ним имя самого человека.


— Вы что, молодёжь, приуныли? Веселей смотрите на жизнь. Женщины не кусаются. Здесь все равны, но мы обязаны им уступить — это вам не домашняя баня, куда вы привыкли ходить без женщин и раньше их. 

Это заявление послужило сигналом для женщин к двусмысленным шуточкам, которые они начали отпускать, касаясь наших дрожащих тел и, особенно, если они «случайно» под общий смех задевали наши дорогие причиндалы. Мы старались как можно быстрее покинуть эту тесную баню, и под смех женской половины, едва успев вымыть головы, выскакивали из бани, бросаясь в холодную, обжигающую тело, речную воду. 

Вода в Йирве, укрытой по берегам вековыми деревьями, согревалась слабо и всегда держалась на низком температурном уровне, поэтому мы получили мощный заряд обжигающего речного холода. Река обладала, не побоюсь этих слов, неимоверно холодным коварством к тем, кто смел неуважительно к ней относиться: «храбрые» парни, забывшие про жестокий нрав реки, позволив себе выпив самогона, решали искупаться и, нырнув в реку, больше не выныривали. Особенно часто подобные случаи стали повторяться, когда появились лодочные моторы и подвыпившие мужики, случайно упав в воду у берега, где вода была по колено, получали разрыв сердечной мышцы. Приходилось их мертвые тела, унесенные течением воды, искать с помощью рыбацких сетей и багров. Но проходило время и снова находились «смельчаки» наступать на «грабли», поспорить с рекой под «градусом». Никогда река не прощала таких поступков; как пёс, не терпящий запаха алкоголя, река забирала в назидание другим таких «смельчаков». Но человек оставался человеком, а печальный опыт — это вам не дифтерит, он не прививается.

На следующий день, утром, я тепло попрощался с бригадой и зашагал вдоль берега реки по направлению к деревне. Прошагав 20 километров через густую прибрежную траву, колючие кустарники, переходя речушки и болотистые места, увязая по колено и выше в месиво грязи примыкающих к берегу болот, к вечеру оказался дома. Мать, уверенная, что к этому времени сын должен был появиться дома, приготовила баню. Наконец, помылся от души, искупался в нашей маленькой речушке, протекавшей в низине под баней. 

Когда-то, во времена царя-батюшки и его семьи (невинно уби­енных большевиками), на этой речушке стояли две мельницы, от которых ещё оставались на тот момент здания с деревянными зубчатыми колесами внутри, куда мы, мальчишки, частенько заглядывали. Мельницы вызывали восхищение своими насыпными плотинами, благодаря которым речушка, протекающая между высоких холмов, разливалась весной, поднимаясь на высоту до 5-6 метров. После схода воды между параллельными холмами плотины образовывались ёмкие водохранилища, сохранявшие воду на весь год до следующей долгожданной весны. 

В течение года мельницы без работы не оставались: жители всех окрестных деревень привозили сюда на помол зерно. Внушительной высоты насыпные плотины по прошествии 25 лет после Великого Октября продолжали стоять немым укором, не претерпев значительных разрушений. После расстрела Советской властью хозяина мельницы, именитого купца, нижнюю мельницу ещё некоторое время обслуживал Аким Вань (Иван Акимович), а после его представления Богу больше не нашлось самородков, типа великого Кулибина, и мельницы, разрушаясь и исчезая, приказали долго жить от нелюбви к ним со стороны людей. 

Назавтра, хорошо выспавшись, я собрался село Глотово, нахо­див­шееся в 7 километрах от нашей деревни (с холма за нашим домом мы частенько наблюдали видимую глазом глотовскую церковь). Мне нужно было получить справку формы №4, выдаваемую лицам, выезжающим из деревни, которые еще не достигли паспортного возраста — 14 лет. В данном конкретном случае мне полагалась такая справка, как едущему на учебу. Справка формы №4 заменяла паспорт. В других случаях без уважительной причины деревенские колхозники — пожалуй, будет правильнее сказать, крепостные — как рабы, прикрепленные к земле, не имея паспортов, жили без права выезда, без права на смену места жительства, работы, не имели понятия об отпусках и были накрепко прикреплены работать за трудодни (палочки) на колхозной ниве во благоденствие и славу самой счастливой жизни в Советской стране. Другой жизни мы, малолетки, не представляли — эту жизнь партией и продолжателем дела вечно живого Ленина великим, мудрым, любимым другом детей Иосифом Виссарионовичем Сталиным на века было установлено считать счастливой и свободной. 

Вдовы погибших на войне мужей, получали мизерное денежное вознаграждение. Особенно много было «пропавших без вести», денежное вознаграждение за которых было намного меньше, но все же им это позволяло прикупить соль, сатин на пошив рубашек детям, а на большее денег не хватало.

Я получил высочайшее разрешение оставить деревню и в будущем влиться в ряды людей труда, имевщих в кармане «молоткасто-серпастый» паспорт, как говаривал великий советский поэт, товарищ Маяковский, в последствии разочаровавшийся в системе и покончивший жизнь самоубийством, а может, и не сам, а с чьей-то помощью.

Даже наличие паспорта не позволяло человеку труда по собственному желанию уволиться с работы и найти работу по сердцу. Покинуть производство можно было только с записью в трудовой книжке: «Уволен по такой-то статье», что в дальнейшем не позволяло найти приличную работу.

Секретарь сельского совета, колченогий мужичок, освобождённый от службы в рядах Красной армии, долго вертел в руках вызов на экзамены в техникум, то поднося бумажку к глазам, то отдаляя её от глаз. Наконец, прищурившись, выдавил:

— И куда это тебя угораздило ехать? Дома не сидится?

— Да, вот, прислали вызов. — ответил я, испугавшись, что этот неприятный человек ещё может и отказать в выдаче документа, поди потом разберись, где, что и почем, — Стало быть, надо ехать.

Секретарь открыл сейф, покопался в бумагах, вытащил серенькую бумажку и, не взглянув в мою сторону, макнул перо в чернильницу и довольно быстро заполнил бланк.

— На, возьми, — скривившись, как от зубной боли, выдавил сквозь зубы представитель власти, — все куда-то едут, едут, оставляют деревни. Думают, там им будет лучше. Нет, лучше, как в своей стороне не будет.

Я быстрее, чем мог ожидать от себя, схватил бланк в руки и, не прочтя ни строчки, пустился наутёк, подальше от столь «гостеприимного» дома.

К ужину был дома. Мать стала думать, как меня одеть-обуть. За хорошую учёбу и примерное поведение школа наградила меня грамотой и отрезом материи, из которой деревенская портниха сшила для меня пиджак. Из отцовского гардероба мать, с моего безмолвного согласия, предложила взять черные суконные галифе, пришедшие при примерке почти в пору — были чуть длиннее, но она штанины немного укоротила, перешив лямки повыше. Из обуви нашли в магазине относительно дешевые полуботинки, которые пришлись по ногам, и пару рубашек. Одна, из белой ткани, была приобретена, насколько мне помнится, ещё в Ижме: я тогда еще посещал детский сад, но отец ошибся размером — и вот через семь лет пригодилась. Эта рубашка —моя гордость, в это лето надевал её только пару раз по большим церковным праздникам.

 

 

Top.Mail.Ru Copyright © 2022 Вурдов Морисович Николаевич Лимония