|
Я глядел на Хазиади и невольно вспоминал зырянские лица: он напоминал их и по складу речи, и по характеру.
Цуруга — почему название японское кончается на "уга", ведь "уга" и "юга" — это финские корни, означающие реку. А вот, говорят, впереди станция называется Майбара. "Майбыр" — слово зырянское и означает "счастливый". Да, непонятно. И лица японские напоминают или зырян или финнов."
"Кумо" — облако по-японски, по-зырянски "кьшор", "хи-би" — огонь, по-зырянски "би". "Анэ" — старшая сестра, по-нашему "ань"... Сотни слов были одинаковы и по смыслу, и по значению, и грамматика родственна... Чудеса... Что, если японцы — древние зыряне, смешанные с какими-то австралийскими племенами, с малайцами? Или я с ума сошел от утомления, и чудится мне невероятное?..
|
Вернувшись из миссии к Камимуре и отдохнув, и поразмыслив, мы
нашли нужным ехать к Хигучи, чтобы убедить его быть переводчиком
наших лекций; а от лекции мы все еще не отказывались, все еще желали
познакомить город Токио с русской философией. Хотя я редко находил
то, что искал в жизни, а большей частью нападал на то, чего не искал, все
же был всегда упорен по безумию. Кузьмин же был настойчив вследствие
деловитости.
Итак, мы искали переводчика и под вечерок на рикшах поехали к
Хигучи. Не меньше часа прошло, как рикши неустанно бежали и в гору, и под гору по переулкам и проулкам. Я дивился
быстроте их бега и неутомимости. Но когда они останавливались на
вершинах холмов и оборачивались лицом к нам, я видел их потные,
красные лица, и чувствовал я жалость к ним и стыд по отношению к себе.
"Сижу барином, недостойный, а такие же люди, как я, везут меня."
И мне было больно. Но делать было нечего, дорог мы не знали,
спрашивать не умели, движение трамваев не понимали и в великом городе,
которому конца не видал я, чувствовали себя так же, как дети в
незнакомом большом лесу.
Но вот рикши привезли нас в какое-то темное место, глухое и
обросшее лесами.
Какая-то странная постройка была перед нами... "Хигучи, Хигучи", —
кричали рикши.
Мы щедро одарили рикш деньгами. Курумаи-рикши были довольны...
Направились к дому, постучались. Дверь открылась, и мы на лестнице
сняли сапоги. В чулках вошли в "гостиную". Половина этой гостиной была
без полу — там рос сад.
На другой половине, дощатой, подушки лежали и были маленькие
столики.
Посредине был пюпитр (или нечто вроде пюпитра), и на нем — икона с
тремя буддийскими угодниками, а может быть, сама троица буддийская и
тримурти. Мы легли на подушки и ждали хозяина.
Вскоре явился человек необыкновенно маленького роста и заговорил с
нами совершенно правильно по-русски. Это был Хигучи.
— Вы напрасно сняли сапоги, к чему беспокоиться было вам, вы, как
европейцы, не обязаны подчиняться обычаям японцев.
— Нет, уж мы желаем жить по-японски, ибо мы очарованы жизнью
Японии, — так ответили мы гостеприимному хозяину.
Вскоре жена его принесла горшок с пеплом и чайник с чашками.
Мы, лежа, закурили и стали пить чай из маленьких чашечек...
Затем не спеша заговорили о делах.
[О мудрая жизнь Востока, как ты была спокойна и величественна в
прошлом, судя по тому, что видел я в Японии в настоящем...
Прекрасна, таинственна, нетороплива и долговечна! Не умела ты
поддаться влиянию кричащей суетливости надменного не по заслугам
Запада!
Магабгарата, китайские легенды, шах-наме, арабские сказки — все
говорило о великой мудрости Востока, о понимании того, в чем состоит
человеческое счастье и его достоинство...
И вот теперь бесчувственная машина Запада грозит мирной жизни
Востока! Что должен чувствовать я, Гара-морт, видя все это и слыша, и
сознавая, что я не имею сил изменить направление истории?!]
И так, лежа и распивая чай из маленьких чашечек, мы вступили в
беседу с Хигучи.
Когда мы ему предложили выступить переводчиком философских
лекций, он, подумав, ответил, что у него умерла дочь, и поэтому у него
семидневный траур, он не должен выступать ни в какой роли в
общественных делах. Тут мы поняли, почему у него икона на пюпитре...
— Кого-нибудь рекомендуйте нам в таком случае, — сказал Кузьмич...
Хигучи закрыл глаза и долго думал и лишь потом сказал:
— Время неудобное для лекций. Сейчас траур по Микадо... Но если
все-таки прочитайте философскую, серьезную лекцию, что мыслимо, то
имейте в виду: кроме убытка вы ничего не получите... Какая плата за
вход?
— От 1 р. 75 к. до 20 к., — ответил Кузьмич.
— О! Немыслимая плата для японца, 1 р. 75 к.! Такие баснословные
цены возможны только в богатой России, 20 к. — это уже большая плата
для японца...
(Тут догадался, почему рикши были всегда очень довольны нашей
платой.)
А тема ваша хороша, продолжал Хигучи: о Достоевском, о Соловьеве
мы всегда готовы слушать. Достоевского мы знаем наизусть. Еще в
бытность мою в Киевской академии, где я учился, увлекался я русской
философией.
— Тургенева, Толстого вы знаете?
— Каждый японец знает великих русских писателей, которые, может
быть, выше, чем писатели других народов...
— А из новых кого читают японские интеллигенты?
— Андреева и Горького все знают, других меньше. После литературы
мы перешли к разговорам о философии и религии.
— Христианство потому не нравится японцам, — сказал Хигучи, —
что мы требуем от религиозных людей прежде всего нравственности.
Этому научил нас Конфуций. Конфуцианство у нас очень
распространено... А морали не всегда видим мы в христианской Европе.
— А ведь буддизмом тоже не будете утолены, — сказал я.
— Пока утолены. А когда почувствуем жажду новую, будем искать
иные религиозные пути. У нас кое-кто работает в этой области.
— Я думаю, что созидать надо нам эволюционную религию, —
ответил я хозяину, — основанную на всех науках философскую систему,
заменяющую или приближающуюся к разрешению религиозных
проблем... Такая философская религия вознеслась бы над национальными религиями, как науки над
суевериями народов.
И тут вкратце изложил я Хигучи мое понимание о путях, ведущих к
эволюционному философскому миропониманию.
Он долго меня слушал и затем, когда я умолк, снова закрыл глаза и долго
молчал, потом лишь не спеша ответил:
"Умственная религия не насытит человека. Нужна тайна, необходимо
чувство; все же то, что вы сказали, необыкновенно заинтересовало меня".
Тут же Хигучи выразил желание, чтобы познакомился я с Азенаки и с
другими японскими философами. Последней темой нашей беседы был
вопрос о происхождении японцев, что все больше занимало меня...
— Кто такие мы, японцы, откуда пришли, мы не знаем, — сказал
Хигучи. — Может быть, мы корейцы или сиям-цы, или что-нибудь
третье. Одно известно: мы смесь разных народностей.
— Я думаю, вы урало-алтайцы.
— И такое мнение высказывалось.
После долгой беседы еще о специальных вопросах мы простились с
глубокомысленным хозяином и уехали на рикшах к Камимуре.
Образ Хигучи остался в нашей душе, и его неторопливые задумчивые
ответы вызвали в нас новые мысли о том, что Азия — страна древней
культуры, и что много она уже пережила философских и религиозных
эпох...
|
